Се Бо

Он попытался махнуть ногой и достать ею стул, стол, хоть что-нибудь. Ничего не получилось. Только петля жестче вцепилась в шею, упреждая предсмертные судороги пойманной жертвы. Текущая в предвкушении пира пеньковая слюна обожгла тело холодом содранной кожи.

Он попытался достать до чего-нибудь рукой – шкафа, крюка, – подтянуться на веревке. Бесполезно. Узел на весу уже не развязать и хватку петли не ослабить. Все бесполезно.

Он расслабился и потяжелел, ожидая момента превращения в кожаный мешок никому ненужных костей и дерьма, раскачиваясь маятником часов, отмеряя последние секунды сознания.

Одна. Вторая. Вечность. Спустя целую вечность, полную ненужного смысла жизни и смерти, словно отпуская в пропасть уставшего держаться за жизнь альпиниста, веревка бросила его вниз, на пол – с треском оборвалась.

Лишенная туловища петля ослабила хватку, и он вырвался из нее, разодрав кручённую пасть. Со свистящим воем втянул он в легкие хладеющий от скорости воздух, подумал: «Не время». Сколько шагов он сделал, отмеряя себе жизнь до петли? Сколько раз колыхнулся в ней, отмеряя смерть до падения? Прыгнув в нее не во время, он выпал из нее вне времени. И теперь он не живой не мертвый, умерший и воскресший, ему нечего бояться и незачем спешить – смерть над ним не властна.

Главное, не забыть, как это быть бессмертным.

– Сынок, открой глаза! – Мать неотрывно смотрела на сына, пытаясь уловить его реакцию. – Посмотри, что она делает. Разве ты не видишь, что она управляет тобой, восставляя тебя против матери?

Он посмотрел на жену. Императрица, серьезная и неподвижная, ждала решения. Она знала, что будет дальше. Но он молчал. Его глаза предательски блеснули и тут же высохли, лицо стало темным, каменным.

Молчание сгущалось грядущей трагедией, о которой имперские менестрели сложат баллады и легенды на тысячу лет вперед. Стража нервно скрипнула сапогами, переминаясь с ноги на ногу, а канцлер – зашуршал рукавом, вытирая невидимое пятно от вина. Напряжение росло.

– Все верно, мама, – тихо ответил сын, и уже громче, поставленным голосом добавил, отдавая приказ. – Никому не позволено управлять императором, минуя его волю. Сожгите ее дом и все ее имущество. – Он указал рукой в сторону матери. – Людям объявите, что она умерла. Ее же отправьте в самое дальнее селение. Навечно. И еще, – он посмотрел в полные ужаса материнские глаза, – позаботьтесь, чтобы она там ни в чем не нуждалась.

Легкая потасовка, сдержанный женский плач, и мир снова обрел целостность – никто не скажет: «Мой император», – и он будет принадлежать лишь империи.

– Позвольте спросить. – Старик мягко посмотрел путнику в глаза. – Вы верите в Бога?

Тот улыбнулся в ответ, зная не только какие дальше будут вопросы, но и какие будут ответы на них.

– Верю, – ответил он.

– А в какого Бога вы верите?

– В единственного, которым создана и управляема вселенная, которую я знаю.

Взгляд старика оживился, и стоящий рядом с ним мальчик улыбнулся, просияв предвкушением будущей беседы.

– Мы тоже верим в единого бога, – сказал старик.

Путник поднял вверх указательный палец, давая понять, что хочет спросить:

– Вы ведь христиане?

– Да, – ответил старик, пытаясь предугадать ход разговора.

– Тогда не сочтите за труд и прочтите во имя мое молитву "Отче наш". Чтобы я ненароком не ввел вас во искушение.

Взгляд старика заострился. Два страшных подозрения стукнули в колокол его мудрого сердца.

– И позвольте мне идти. – Путник указал пальце в сторону, куда шел. – Чтобы избавить вас от лукавого.

Старик молча кивнул и, глядя в спину путнику, принялся читать:

– Отче наш, сущий на небесах!..

Путник снова улыбнулся, слыша замешательство в отдаляющихся словах.

– И не введи нас во искушение, но избавь нас от лукавого...

Мальчик недоуменно посмотрел на старика и, не встретив ответа на важный сейчас вопрос, снова вернулся к созерцанию уходящего.